Опять солнышко скрылось.

Ну да в первый раз, что ли.

Сейчас даже понятно, почему.

Время такое - до первого Рождества простоять, да до другого продержаться.

Будем жить.

СКАЗКА О ХУДОЖНИКЕ

А. Вронской



В одном большом городе, в высотном доме, на самом последнем этаже жил-был Художник. Он жил в двухкомнатной квартире вместе с тётей и двумя собаками. С собаками утром и вечером приходилось гулять, причём не с двумя сразу, а по очереди - они ревновали хозяина друг ко другу и делить его между собой не соглашались. Так что гулял Художник в общей сложности четыре раза в день: два раза утром и два - вечером. Кроме того, каждый день Художник ходил на работу, а ночью писал картины. Картины получались иногда лучше, иногда хуже, но друзьям Художника, которые заходили к нему в гости, они нравились - то, что было изображено на них, казалось значимым и новым, как в Царстве Будущего века. Сам Художник в ответ на добрые слова в адрес своих картин неизменно пожимал плечами и повторял: "А я-то тут при чём?" Когда эта фраза прозвучала впервые, друзья рассмеялись; во второй раз - задумались; третий, четвёртый, пятый - и друзья стали, тоже пожав плечами, переводить разговор на другое: сколько можно повторять одно и то же! Ах, эта чрезмерная скромность...



Но то была не скромность. Дело было в другом - том, о чём Художник не мог рассказать никому. Ночью, стоило ему взять кисть и погрузиться в работу, как за его спиной раздавался шелест больших крыльев и комната под крышей высотного дома наполнялась мягким сиянием. Собаки просыпались, поднимали головы и вдруг, не сговариваясь, вскакивали со своих подстилок, лежащих в противоположных углах комнаты, подбегали друг к другу и принимались играть, радостно повизгивая. Художник оборачивался - и видел ангела, прилетевшего посмотреть на его работу. Он откладывал кисть, предлагал ангелу стул и чашечку кофе - пробираться на кухню и обратно нужно было как можно тише, чтобы не проснулась в соседней комнате тётя, - и только потом возвращался к мольберту. Собаки, вдоволь наносившись друг за другом, устраивались у ног светлого гостя, уткнувшись носами в золотистые перья его крыльев. Перья шелестели, приятно щекотали нос - странно, чихнуть при этом совсем не хотелось, - и, кроме того, под этот шелест Художнику хорошо писалось. Иногда ангел, допив кофе, срывался со стула и подлетал поближе, и тогда трава на картине у Художника получалась ещё зеленее, а в сиянии солнца проступала золотистая мягкость ангельских крыльев. И ещё бывало - правда, совсем редко, - что ангел сам брал кисть и работал вместе с Художником. Так рождались самые лучшие картины, но о них рассказать я уже не смогу - пусть это сделает тот, кто умеет говорить о Горнем граде.



К утру ангел улетал. Художник снова пробирался на кухню, мыл чашку из-под кофе и, вернувшись в комнату, ложился спать, помня, что совсем скоро выходить гулять с каждой из собак - они после ухода гостя успевали рассориться и разбрестись по разным подстилкам, - а потом идти на работу и надеяться, что посреди рабочего дня вдруг услышишь за спиной знакомый шелест крыльев.



январь 1995





P.S. К этой сказке замечательную картинку нарисовала моя крестница. Если бы был сканер.....

Восток и Запад становились чужими друг другу и, по-видимому, оба страдали от этого. В ранней церкви существовало единство веры при многообразии богословских школ. С самого начала греки и латиняне по-разному подходили к христианской тайне. Рискуя слишком упростить дело, можно было бы сказать, что латинский подход был более практическим, а греческий - более созерцательным: первый - под воздействием идей и понятий римского права, второй - в связи с тем, что греки понимали богословие в контексте богослужения и в свете священной литургии. Что касается Троицы, латиняне брали за исходную точку единство Бога, а греки - троичность лиц; что касается распятия, латиняне делали упор на жертве Христа, а греки - на Его торжестве; латиняне больше говорили об искуплении, греки - об обожении, и так далее. Подобно Антиохийской и Александрийской школам на Востоке, эти два подхода сами по себе не противоречили друг другу, но каждый служил дополнением другого и занимал свое место в полноте кафолической традиции. Однако теперь, когда обе стороны становились чужими друг другу - без культурно-политического единства, без общего языка, - возникла опасность, что каждая будет следовать своим путем в изоляции, рискуя впасть в крайность и забыть о ценности другой точки зрения.

СКАЗКА О БОЛЬШИХ БАШЕННЫХ ЧАСАХ



В одном почтенном городе... Только не жди от меня его названия: Городу было столько лет, что он и сам забыл своё имя, жители же называли его просто Город. Итак, в одном почтенном Городе жили Большие Башенные Часы. Жили на главной Городской башне, прилежно выполняли свою работу - отсчитывали время и звоном сообщали жителям о каждом прошедшем часе. Часам нравилась их работа: если бы не они, юноши опаздывали бы на свидания, малышей стали бы отправлять спать гораздо раньше положенного - в общем, вся жизнь Города пошла бы наперекосяк. Часы даже считали себя коллегой Городского Трубача - мальчишки с неизменно помятой трубой под мышкой. Надо отдать ему должное: играл он хорошо. Правда, всего два раза в день, на рассвете и на закате. Может быть, поэтому жители и ждали так его "Зорю", и просыпались под неё даже самые отъявленные сони. А к Часам горожане привыкли.



Впрочем, что-то я заговорилась. Не мальчишка-трубач герой нашей сказки, о нём есть отдельная история.



Часам иногда становилось грустно. Пусто и гулко, как в бесконечно длинном каменном колодце, особенно по ночам. Слишком мало случалось в их жизни событий, разве только налетит иногда ветер с моря и расскажет свежую, пахнущую солёными брызгами и морской пеной историю. Но это случалось редко, а в обычные дни много ли увидишь с высоты городской башни?



Но однажды всё изменилось. Однажды ночью разыгралась страшная буря и, спасаясь от неё, под кровлю, прямо над Часами, забились две птицы. Ночь прошла, буря закончилась, а птицы не улетели: им так понравилось под кровлей башни, что они решили свить там гнездо, тем более, что наступила самое время для этого. И однажды.... снова однажды!.. однажды под башенной кровлей запищал Птенец. Он пищал громко и требовательно, громче и требовательней с каждым днём, и птицы с крыльев сбились, добывая для него пропитание. Но однажды птицы не вернулись. Это произошло как раз тогда, когда наступила пора Птенцу самому учиться летать. Была страшная буря, почти такая же, как в ту ночь, когда они впервые нашли дорогу к башне, и птицы не вернулись.



Птенец долго ждал их, а потом стал кричать. Отчаянно, настойчиво, прерываясь лишь на мгновение, чтобы перевести дух. И Большие Башенные Часы не выдержали:

- Перестань, пожалуйста! - услышал Птенец. - Перестань кричать, иначе жители подумают, что во мне испортился механизм и я разучился.... мы разучились отсчитывать часы. Ты кричишь, словно я время отбиваю.



Птенец так удивился, что, замолчав, забыл закрыть клюв.



Конечно же, они подружились. Часы помнили, как летают птицы - за ними хорошо наблюдать с высоты башни, - и рассказали об этом Птенцу. И Птенец научился! Было очень страшно, особенно в первый раз, прыгать в пустоту, надеясь лишь на свои ничего ещё не умеющие, неокрепшие крылья. Но он прыгнул. И может быть, от страха, а может, помог пьянящий свежий ветер с моря, но Птенец полетел. И Часы следили за его полётом.



Они о многом потом разговаривали - Птенец и Часы. Но Птенец ни словом не обмолвился о своём первом полёте - он знал, что об этом не расскажешь. Впрочем, Часы и не спрашивали.



Пришла осень, и наступило ещё одно "однажды" - четвёртое в нашей истории, - когда за Птенцом прилетели его новые друзья и он собрался в дорогу. Птенец пропищал что-то вроде "Спасибо тебе!" - так невнятно, что Часы почти не расслышали, - спрятал голову под крыло, делая вид, что ищет там что-то очень важное, и улетел.



Ночью снова подул ветер с моря. Только на этот раз он не стал рассказывать сказки, и был он почему-то не мягким и влажным, а строгим и колючим. Часы подумали о том, как тяжко сейчас всем птицам... и Птенцу... всем, кто в пути. Им стало холодно... и они почувствовали, что летят.



На следующее утро горожане увидели, что Большие Башенные Часы остановились. Позвали часового мастера. Мастер долго поднимался по винтовой лесенке, ещё дольше копался в Часовом механизме и, наконец, изрёк: "Нет, здесь я ничем помочь не могу. Старость!" Тогда горожане попросили мастера сделать ещё одни, новые часы в помощь мальчишке-трубачу. Что делать со старыми? Да пусть остаются, башен в Городе много.



1992 г.

Сейчас понимаю, как погано было ночью: за женский роман схватилась :-) Но не одолела, даже в больном состоянии.

Моя больная голова переваривает только богословскую литературу и логические задачки...

На улице снова снег.

Пушистый.

***

Св. Фома Неверующий - покровитель кинестетиков.



***

Снег - это хорошо, даже когда верхнюю одежду продувает насквозь. Можно встать на руки и дальше идти на них, подпрыгивая на ходу. Оставлять на свежевыпавшем снегу следы-ладошки, а чтобы руки не замёрзли, перепрыгивать - с одной на другую, с одной на другую.

И - молчать.

В крайнем случае, напевать что-то неразборчивое.

Всё равно поймут только собаки-дворяне и младшие. Совсем младшие. Впрочем, эти поймут и молчание.

Странно: в позиции вниз-головой шутовской колпак не сваливается, прирастает ещё крепче. Впрочем, как и связи с миром. Подумаешь иногда: на кой они, эти связи? - ну да раз есть, значит, надо зачем-то.



Когда идёт снег, про сквозняк почти забываешь.

И про боль тоже.

Одна из последних - и лучших - фотографий брата Роже.

В Риме они, кажется.

Я его уже видела именно таким.

"The desert is only the desert when it`s too big for you"

(c) M. Boulding



"Пустыня только тогда - пустыня, когда она слишком велика для тебя"

Ночью долго не засыпалось, в очередной раз рылась в тэзешных записях. Вот ещё из одной из пяти тетрадей, голова моя садовая забыла записать имя автора, а теперь уже и не вспомню:



"Comforting and credible are the worn hands and wounded hearts of those who lead us where we would rather not follow".

И встают лица. И понятно, Чей Лик - первым.



Вот ещё из ночного настроения, оформившегося на остановке маршрутки:



Белая птица - огромные крылья.

Мякоть сна наливается былью.

Кости мечты зарастают плотью...